Машина для любовницы 5 дзен
Содержание:
«Полиграф — не доказательство»
— Многие обвиняемые, пытаясь доказать невиновность, требуют прохождения проверки на полиграфе. Вы тоже проходили полиграф. Но, насколько я знаю, проверка была не в вашу пользу?
— Полиграф не является доказательством. Это достаточно субъективная вещь, которая может дать следствию почву для размышлений. Мои ответы на вопросы были неоднозначными. Ответ на один вопрос исключал ответ на другой вопрос. И получалось, что я сделал одно и другое одновременно.
- vk.com
— Например?
— «Вы убили Евгению?» Нет. У меня возникает реакция. Я был возмущён, что мне такие вопросы вообще задают. Второй: «Вы договаривались с какими-то людьми, чтобы её убили?» Я говорю нет, и машина фиксирует такую же реакцию. Получается, что я одновременно и убил, и заказал её убийство.
— Какие ещё были вопросы?
— Был ли я в машине в эту ночь, был ли я на квартире в эту ночь.
— Но в суде результаты полиграфа не учитываются?
— В суде это никак не упоминается. Его проходят, только чтобы подтвердить обоснованность или необоснованность подозрений. Результаты полиграфа рассматриваются в совокупности с другими материалами дела. То есть это даёт почву для размышлений, что человек что-то скрывает. Как предположение и не более. Мы заказывали рецензию на результаты полиграфа, и независимые эксперты исследовали их. Они подтвердили, что полиграф был проведён с нарушением.
— С какими?
— Неоднозначность ответов говорит о том, что неправильно было проведено исследование. Большое влияние оказало психоэмоциональное состояние человека и вопросы, какие ему задаются в определённой ситуации.
— То есть вопросы были неправильно заданы?
— Да, и неправильная была длительность этих вопросов, потому что пики не совпадали с тем, когда вопрос заканчивался и когда максимальный уровень человеческого возбуждения возникает. Человек может реагировать на некоторые вопросы чисто психоэмоционально резко. Например, на вопрос «Вы ли убили Евгению?» я даже не знал, как реагировать. Видимо, это тоже сказалось.
«Камень с души»
— Чего вам больше всего не хватало эти два года?
— Не хватало дома, семьи, детей, родных. Это самое сложное, что было. Это понимание оторванности от родных. Что не можешь ничем помочь, не можешь ничего сделать. Это было самое тяжёлое. Всё остальное — переживаемо и переносимо.
— Свидания были?
— Вначале не было звонков и свиданий. Как только следствие закрыло дело и передало его в прокуратуру, мне разрешили несколько свиданий зимой 2020/21 года. С мамой, с дочкой, с сыном и женой. После того как дело было передано в суд, я встретился несколько раз с мамой. С женой уже встречаться нельзя было — она была свидетелем. Только на суде мы увиделись.
— А письма?
— Письма писали. Такая услуга была во ФСИН России. Это всё проходит цензуру, читается и отправляется. Всё, что можно было уместить на листе рукописного текста, я и пытался высказать. Тем, кто мне писал — друзьям, знакомым, родным.
— Перед судом какие ощущения были?
— Мы шли с уверенностью, что нам удастся доказать мою невиновность. Если скрупулёзно изучить материалы дела, то обвинить меня возможно, только если отнестись к делу предвзято. Поэтому, конечно, мы были с уверенностью и с подъёмом — что наконец-то начинается рассмотрение дела по существу и от нас много что зависит. Нам всё удалось. Присяжные увидели отсутствие доказательств моей вины.
— Что вы почувствовали, когда услышали вердикт?
— Конечно, это очень тяжело — ждать вердикта. Думаешь, что вдруг сейчас огласят не тот приговор, на который ты рассчитывал и надеялся. Когда прозвучал этот вердикт, это не то что камень с души, а просто непередаваемые ощущения. После оправдательного вердикта присяжных подсудимый освобождается немедленно. Наконец-то открылась эта клетка — и я вышел обнять всех своих близких, кто присутствовал на суде.
— А с семьёй Евгении вы как-то контактируете?
— У нас всё-таки не такие отношения, чтобы прямо поддерживать связь. Но нет вражды. Её муж на суде не говорил ничего плохого про меня, не обвинял. На похоронах тоже я присутствовал. Всегда подходил поздороваться. Думаю, он тоже был уверен, что я не виноват. Мы не контактируем, но и плохих отношений нет.
— Давайте поговорим о вашей карьере. Вы хотите вернуться на службу? Сколько вы проработали?
— Если говорить вообще, то в органах муниципальной власти проработал больше 15 лет, а на должности главы — три года. И честно говоря, я не могу сказать, что прямо хочу вернуться. Наоборот, мне кажется, надо поменять сферу своей деятельности. Но пока есть только некоторые намётки на уровне идей.
— Предложений о работе не поступало?
— Нет. Да у меня и документов нет. У меня срок действия паспорта закончился. Вот только забрал новый. Сейчас надо все эти бытовые, документальные вещи решить. Всё восстановить, а потом уже думать, что делать дальше. А пока хочу съездить с семьёй отдохнуть на новогодние праздники. Надо думать, как себя реализовать и чем зарабатывать.
— Вы будете требовать компенсации?
— Не знаю. Мне все этот вопрос задают, но я пока не решил. Честно говоря, вообще больше не хочется связываться с вопросами судов. Уже тошнит от этого, если по-русски сказать.
— В плане вашей репутации. Эта ситуация дала плохую оценку. Вы переживаете по этому поводу?
— А что переживать? Как есть. Но пока не заметил ни одного негативного взгляда даже. По крайней мере в городе Раменском, выйдя на свободу и перемещаясь по городу, заходя в магазин, я встречаю людей, которые искренне поздравляют меня, радуются и желают мне всего самого доброго.
«Она чего-то опасалась»
— Давайте начнём с самого начала. Вы в тот день виделись с Евгенией?
— Я последний раз виделся с ней 30 апреля. Убийство было совершено в ночь с 1 на 2 мая.
— Как вы узнали о произошедшем?
— Утром 4 мая мне позвонили коллеги и сообщили, что было найдено тело. Но что Евгения пропала, я понял ещё 2 мая. В этот день утром мы должны были созвониться и встретиться, но на звонки она так и не ответила. Её дочка сказала, что она уехала к подруге, но та её не видела. Мы начали поиски, я обратился в УМВД Раменского района. Мы не понимали, с кем и зачем она туда поехала.
— Вы всегда были в курсе того, где она и с кем?
— Обычно да. Но после уже выяснилось, что я многого не знал. Были моменты, которые она скрывала. Как и в этот раз вышло — она написала мне вечером сообщение, что у неё болит голова и она ложится спать. Сказала, что, если перестанет читать сообщения, значит, уснула, и попросила разбудить её в восемь утра. Через минуту после этих сообщений она оставила дома все три своих телефона и уехала.
— Вы можете подробнее пояснить, какие моменты она скрывала?
— Из сообщений, которые были выявлены в ходе экспертиз, ясно, что она предпринимала какие-то действия в отношении меня и ей угрожали. Кроме того, она общалась с кем-то по поводу приобретения двух паспортов за наличные средства. На чьё имя и зачем нужны были эти два паспорта — большой вопрос.
И паспорта для этого были нужны, и манипуляции с телефонами. Она меняла номера, удаляла сообщения. Просьба снять дом, которая мне поступила, тоже наводит на такие мысли.
— Она назвала вам причину, зачем нужен дом?
— Она жила с мужем, сказала, что от него собирается скоро уйти. У них не ладилось уже с 2012—2013 года. В 2015-м она рассказала ему о нашей связи. Они жили как соседи и сохраняли видимость семьи ради дочери. Евгения решила снять дом и периодически привозить туда дочь, чтобы та привыкла и без стресса смогла переехать. Но у меня возникает впечатление, что она хотела переехать, чтобы скрыться. Все знали, где она живёт, а адреса съёмного дома никто бы не знал.
— Вы успели найти жильё?
— Нет. В конце апреля прислали несколько вариантов, но они меня не устроили. Большая площадь и дороговато. Сказал искать ещё. Прошло пять дней, и её не стало.
— Евгения хотела большего? Чтобы вы ушли от жены?
— Был период, когда мы только познакомились, и тогда она хотела большего. Я это воспринимал просто. Со временем у нас отношения так выстроились, что мы подобные вопросы не обсуждали. Мы понимали, что в какой-то момент надо будет принимать решение — расходиться или оставаться вместе. Но не сейчас.
— Когда вы обо всём узнали, что вы почувствовали?
— Любой человек, который узнаёт о таком событии — о смерти, да ещё о такой смерти, — испытывает шок. Потом появляются мысли, как и почему это произошло. Я переживал и пытался понять причины.
Интимной близости в ту ночь не было
— Какие доказательства были в материалах дела? Консьержка утверждала, что видела, как вы в тот день выходили из дома…
Также по теме
«Пацан не смог бы так профессионально избавиться от тела»: полиция три года не может найти следов пропавшей школьницы
В 2018 году в Москве пропала 16-летняя школьница Кристина Хамраева. По версии следствия, её убил и расчленил друг-ровесник Кирилл…
— Это было утром, и видела она меня вместе с сыном и женой. Не одного. Мы 1 мая поехали к друзьям на дачу. Шашлыки жарили, общались. В начале одиннадцатого вечера мы все вместе вернулись домой. Консьержка это тоже видела. По её словам, спать она легла в полтретьего ночи. До этого времени она не видела, что я выходил из дома.
— По сути, это является доказательством, что вы в момент убийства были дома, так?
— Следствие установило, что у нас в подъезде есть второй вход. Он проходит через пожарную лестницу. Там такими извилистыми окольными путями надо спускаться. Но доказательств, что я вышел через ту дверь, нет. Ни одна камера этого не зафиксировала, ни один свидетель не смог подтвердить.
Выходя из подъезда, ты сразу попадаешь в поле зрения нескольких камер, находящихся на территории жилого комплекса, а затем — камер безопасного региона, которые работали в тот вечер.
Как я попал на место преступления, непонятно — телепортировался? Кроме того, я даже не знал, что она собирается уезжать из дома. Из сообщений было чётко понятно, что она ложится спать.
— Также СМИ писали, что были обнаружены ваши генетические материалы на месте преступления, в частности в машине Евгении. Это верно?
— Было бы странно, если бы они не были обнаружены. Биологические следы — это эпителиальные клетки, то есть клетки кожи. Их мы оставляем при любом касании. Они могут быть обнаружены через день, два, неделю и даже через полгода.
— Только ваши следы были обнаружены в машине?
— Больше всего было обнаружено следов моих, Евгении и её дочки. То есть двух людей, с кем она общалась чаще всего. Из машины было изъято 80 объектов, содержащих биологические следы. Только в четырёх из них содержится мой биоматериал. А вот в некоторых других были обнаружены в том числе следы и других мужчин. Кто они и что делали в машине? Почему из всего этого массива следов выявили именно мои — совершенно непонятно. Наверное, потому, что меня было найти проще всего.
— Биологические следы, обнаруженные в машине, были только от прикосновений?
— В тот вечер?
— В ту ночь. Но я в суде ясно и понятно объяснил, что следы остались от 30-го числа. Если бы у Евгении была близость с кем-либо в ту ночь, то следов было бы гораздо больше. Причём даже в заключении судебно-медицинской и генетической экспертизы указано, что не обнаружено следов интимной близости. То есть в тот день у неё ни с кем связи не было. Все остальные биологические следы — кровь Евгении или эпителий других людей.
— Присяжные вынесли оправдательный вердикт на основании этих ваших объяснений?
— При исследовании генетических экспертиз присяжным стало понятно, что наличие моих следов никак не доказывает мою причастность. Оно доказывает только то, что мы с Евгенией общались и были в достаточно близких отношениях. Как появились все мои следы — я объяснил. Следы других людей могли появиться именно в ту ночь.
— Какие ещё были аргументы в пользу вашей невиновности?
— Все остальные доказательства, которые мы приводили, сводились к тому, что я никак не мог оказаться на месте преступления. Я никак не мог знать, что Евгения куда-то собирается уезжать. Я никак не мог оказаться на месте преступления — меня нет на видеозаписях с камер. Есть трое свидетелей, которые говорят, что я был дома в это время.
«Отключили от всего мира»
— Её нашли. Что было потом?
— Меня вызвали на допрос только 20 мая. Задали ряд вопросов, на которые я ответил. Я не скрывал, что мы находились в близких отношениях. После этого мне позвонили и пригласили на второй допрос 31-го числа. Я приехал в Главное следственное управление Московской области, которое располагается в центре Москвы. После семичасового допроса мне было предъявлено обвинение.
— Чем отличался первый допрос от второго?
— Первый был про характер наших взаимоотношений и длился всего два часа, а второй был очень подробным и въедливым. Кстати, подчеркну, что всё, что я говорил на втором допросе, подтвердилось в ходе следствия материалами уголовного дела вплоть до мелочей. Но это всё равно не помогло мне убедить следователей на стадии следствия, что они не там ищут. Что не там пытаются доказать.
— Вам предъявили обвинение. Что вы ощутили?
— Непонимание полное. Всё резко поменялось. Посадили в тюрьму, отключили от всего мира. Нет возможности связаться, узнать, что происходит. Вы тупо сидите и ожидаете, что произойдёт. Если бы не адвокаты, которые приезжали и какую-то информацию давали, то, конечно, было бы тяжело. Полное непонимание и отсутствие какой-либо информации — это страшно. За эти 1,5 года следствия я видел следователя всего четыре раза.
— Какая у вас камера была?
— Сначала я сидел в двухместной камере, потом перевели в четырёхместную. Потом ещё были некоторые перемещения.
— Кто были ваши соседи?
— Разные люди. Разного возраста, разных национальностей, разного статуса.
— Как они относились к тому, что сидят с главой района?
— Вы следили за новостями по своему делу?
— Нет, мне не хотелось это читать. Потому что я знал прекрасно, что большинство того, что было озвучено в прессе, является вымыслом. Потом это так и оказалось.
— Например?
— Например, обсуждение того, что я собирался скрыться в Белоруссии. На какой манер это только не обсуждалось. Но это чистой воды выдумка.
Ещё в СМИ упоминались разные хайповые грязные подробности. Даже не хочется вспоминать.
